— От работы кони дохнут, — качали головой работницы конезавода, глядя, как красивых, холеных лошадей выводят из стойл и готовят к транспортировке.
— А ну цыц! — Демидыч сжал кулаки. — Не от работы, а от фашистов проклятых! За работу!
Шел апрель сорок второго года. Конезавод имени Буденного готовил лошадей для кавалерийских войск. В военное время, когда, казалось бы, будущее за техникой, не всякий механизм мог заменить коней. Там, где машина не могла преодолеть бездорожье, настоящим спасением была лошадь. Четвероногие трудяги помогали вытягивать телеги, буксировали тяжелые гаубицы, доставляли полевую кухню. На Буденновском заводе выращивали тяжеловозов — для транспортировки техники. Демидыч — директор предприятия, лично пересчитывал мощных коней, каждый шаг которых сотрясал пол и стены здания. Булат, Устин, Баронесса… Более пятнадцати кобыл и жеребцов готовились к долгому, утомительному маршу.
— Демидыч! — Антонина бежала от начала колонны и махал ему. — Одного нет, Демидыч!
— Гром… — Демидыч сплюнул на землю.
Он резко развернулся и прошел по территории завода. Женщины смотрели ему вслед и шептались:
— Манечка… Снова Манечка…
Сиротка Маша была дочерью конюха Матвея. Тот в сорок первом ушел на фронт — и с тех пор о нем не было вестей. Жив ли, погиб ли — никто не знал. Мать девочки померла еще в тридцать девятом. Машу хотели устроить в приют, да Демидыч не дал: девочку решено было воспитывать как «дочь полка», за счет рабочих.
Покладистая Маша все время в конюшнях: помогала чистить стойла и лошадей. Чесала им гривы, кормила. Рабочие души не чаяли в доброй и отзывчивой девчушке. а она сама очень любила лошадей, особенно привязалась к одному жеребенку — Грому. Черный, как грозовая туча, с бешеным нравом, он отвечал симпатией своей маленькой подруге. Наверное люди так не дружили, как девочка и жеребенок.
Теперь же пришло время отправлять лошадей на фронт. В наряде четко стояло — двадцать тяжеловозов. На позицию были готовы девятнадцать, двадцатый же все еще находился в конюшне. Демидыч чертыхнулся и открыл ворота.
Внутри царил полумрак. Директор подошел к дальнему стойлу и заглянул внутрь. Черный как смоль молодой жеребец лежал на земле, фыркая и раздувая ноздри. Возле него, обхватив рукой массивную шею, другой рукой гладя морду коня, сидела девочка в ватнике. она преданно заглядывала в глаза животному и при этом шептала в ухо:
— Громчик, золотой, я тебя никому не отдам! Мы здесь отсидимся. Нас тут никто не найдет, только сиди смирно, Громчик…
— Эх, Манечка, — вздохнул Демидыч. — Мы тебя везде ищем, а ты вона где!
Девочка вздрогнула и отпрянула от коня. Тот вскочил и, широко расставив ноги, склонил голову к земле, зло глядя на Демидыча. Директор вздрогнул. За свои тридцать пять лет стажа он еще не видел у животного такого осмысленного взгляда.
— Дядя Аркадьюшка, — залепетала девочка, — не забирайте Грома! Я без него пропаду! Я есть перестану, лишь бы только…
— Маруся, — ласково прервал ее Демидыч, — никто не хочет тебя разлучать с Громом.
Девочка притихла, шмыгая носом. На глазищах выступили слезы. Конь стал чуть ровнее, но все же не сводил взгляда с Демидыча.
— Только понимаешь, Гром нужен еще кое-кому. Кто побольше тебя и кому сейчас намного труднее. Это Родине! Страдает она у нас нынче. Враг топчет ее. Нужны красавцы Красной Армии, не справится она без них.
— Куда же Грома отправят?
— В Сталинград.
Манечка уткнулась в самое ухо Грома и что-то быстро зашептала. Наконец она оторвалась от Грома и уточнила:
— А если Громчик заскучает?
Заводские бабы всплеснули руками, когда из ворот вышел Демидыч. Девочка вела под уздцы Грома, шагавшего спокойно. Маша передала вожжи одному из солдат. Манечка вцепилась в шею Грома, уже в прощальном объятии. Демидыч сплюнул, напряженно наблюдая за этой трогательной сценой. Когда лошади отошли на полкилометра, черный жеребец взвился и издал громкое ржание.
…Она не знала, что Гром будет вывозить раненых под градом пуль и доставлять их в медсанчасть. Что Грома зацепит осколком снаряда и его, контуженного в бедро, потеряют на поле сражения. Гром уйдет в лес, где будет скитаться, что через неделю наткнется на партизанский отряд и с ними он дойдет до Смоленска… Что май сорок пятого будет встречать под Минском, что там Гром проживет пять лет, пока дверь конюшни не откроется…
— Вот, Маруська, гляди! — Оцени какие красавцы!
— И правда красавцы, Антон Тимофеевич, согласилась та, с замиранием сердца разглядывая коней в стойлах.
— Мы вроде пожениться собрались, а ты будущего мужа по имени-отчеству кличешь.
— Ты прав, Антон, я еще не привыкла.
Уши одного черного жеребца дрогнули.
— Давай я вас познакомлю: вот тут у нас Смельчак, выносливый, сильный.
Молодые люди подошли к последнему стойлу.
— А это наша гордость — ветеран войны. Он принимал участие в освобождении Белоруссии. Красавец, правда!
— Гром… — прошептала девушка. Гром!
Конь взвился в воздух, испуская громкое ржание. Девушка бросилась к стойлу и кинулась к нему на шею.
— Громчик! — слезы потекли по ее щекам. Родненький! Всю войну прошел, милый!
Гром опустил голову, утыкаясь в шею его Манечки носом.
— Теперь я за тобой присмотрю, — шептала девушка, не в силах оторваться от массивной шеи. Только стой смирно, Громчик, и нас никто не найдет…
…Ничего не знала стоявшая на дороге девочка в ватнике. Она лишь махала вслед другу, прощавшемуся с ней громким ржанием.
